Первая мировая война и русская литература

Рюрик Ивнев — «Золото смерти». М., «Центрифуга», 1916, тираж — 470.
В сборнике нет ни крупинки золота, поэт «болен, утомлен, безволен и осужден вертеться в колесе чудовищной машины-города» (В.Аренс, Лет., 1917, № 2–4). «Истерический Рюрик Ивнев», с акмеистическим уклоном, вносит в поэзию «бунтарей» религиозные экстатические элементы (Д.Выгодский, «Поэзия и поэтика», Лет., 1917, № 1).

И.Сургучев — «Соседка. Рассказы». Сочинения, т. I. М., Кн-во писателей, 1916, тираж — 3000.
“Во всей книге нет ни одной страницы мрачной», но ограничен круг идей, однообразны художественные приемы (Д.Выгодский, Лет., № 10).

«Сборники по теории поэтического языка». Вып. 1. Пг., 1916, тираж — 1000 (В.Шкловский «Заумный язык и поэзия», Л.Якубинский «О звуках стихотворного языка», Е.Д.Поливанов «По поводу “звуковых жестов” японского языка», Б.А.Кушнер «О звуковой системе поэтической речи» и др.).
«Этот живой и талантливый сборник вызовет, конечно, нарекания со стороны науки школьной, традиционной». Все участники являются последователями Потебни. «Они заново пересматривают таинственное соединение звука с представлением, причем все свое внимание сосредотачивают на звуке». В.Шкловский выступает в защиту «заумного языка». «Я могу отрицательно относиться к футуризму», но, прочтя эту статью, «я по крайней мере начинаю «методически» понимать задачи футуризма». Между тем в пресловутой «Истории русской литературы XX века» [под ред. С.А.Венгерова] «нет не только метода, но даже догматики, какая-то безвкусная, хаотическая мешанина, унижающая и литературу и науку» (Д.Философов, «Магия слова», «Речь», 26 сент.). «Вышедшая в 1910 г. книга Андрея Белого «Символизм» оказалась родоначальницей целого движения… Поднялся интерес к вопросу о ритме, о звуках стихотворного языка,— им занялись не только поэты, но и теоретики языка. Футуризм… выдвинул заново проблему материала в поэтическом творчестве… Вопрос теперь более всего сосредоточился на одном пункте — насколько звук сам по себе, независимо от смысла слова, является художественным материалом». «Материал, приводимый В.Шкловским, говорит только о том, что заумный язык есть психологический факт, особенно несомненный там, где слово превращается в заклинание… Но ведь искусство не есть гипноз». Шкловский не решается определенно ответить на вопрос: «будут ли когда-нибудь писаться на «заумном языке» истинно художественные произведения?» «Мы считаем возможным ответить определенно — нет» (Б.Эйхенбаум, «К вопросу о звуках стиха», Бирж. Вед., 7 окт.). «Молодые теоретики хотят связать «заумный язык» с научным языкознанием» «не без намерения создать этим теоретическую основу для футуристических попыток писать стихи, лишенные смысла». Словотворчество — «общее языковое явление», доказывает В.Шкловский, но «тезис о высоком значении бессмыслицы остается недоказанным» ([А.Г.Горнфельд], Р. Зап., № 10, Б-фия). Книга дает «в научном отношении безукоризненную постановку вопроса» о двойственной природе поэтического слова, однако предположение Шкловского о возможном возвращении поэзии к глоссолалии — неосновательно, конечная точка развития поэзии не может совпадать с начальной (А.А.Смирнов, Р. Мысль, 1917, № 1).

С.Сергеев-Ценский — «Наклонная Елена. Рассказы», т. 7. М., Кн-во писателей, 1916, тираж — 3100.
«Для автора характерно колебание между ясностью и мглою, между приветливостью к жизни и унынием» (Ю.Айхенвальд, «Речь», 25 сент.). Никогда еще до такой степени, как у Сергеева-Ценского, литература «не была поэзией действия и воли к работе». Он — «поэт “движений”», когда Россия переходит «в фазу активного строительства своей жизни» (Л.Волох, Приаз. Кр., 3 ноября). «В этом писателе, еще не развернувшемся «во всю» своего дарования, счастливо сочетались талант живописца с пытливым умом, честным и философски-острым» (Вяч.Полонский, Лет., № 11). Первый том Ценского — «крайне унылая, гнетущая книга», «жизнь людей — отвратительна, направляет ее нелепый случай, вглядевшись в который можно обнаружить злую власть какой-то скрыто-сознательной и предательской Судьбы». Том IV («Лесная топь», «Печаль полей») — переходный этап. В томе V («Движения») враждебное человеку начало воплощено в «тупой и безмолвной косности», в томе VI («Медвежонок») проходит та же «идея о недобром мистическом начале жизни», но здесь «образ зла доведен уже до полной ясности… мы видим его лицо». Источником авторского пессимизма являются «экономические, социальные, национальные и тому подобные реальные эффекты». «Наклонная Елена» — «уже категорически утверждающая жизнь повесть, бодрая и светлая», «идея о творческой любви, побеждающей зло», находит у Ценского «новое и совершенно оригинальное, свежее воплощение» (А.Дерман, «С.Н.Сергеев-Ценский», Вест. Евр., № 11). Повесть об инженере Матийце, рассказывающая «о мужании, о преходящем испытании, в котором крепнет человек,— нечто диаметрально противоположное старым сюжетам Ценского, где мысль о роке делала немыслимым какую бы то ни было власть над будущим. Там героем было непреодолимое, здесь — преодоление», там — «статика безнадежности», здесь — «динамика борьбы». Обычная для Ценского «пышность бытовых подробностей» и «сдержанность в психологии, подчас доходящая до схематической сухости» ([А.Г.Горнфельд], Р. Зап., 1917, № 1, Б-фия). Все герои Ценского «бессильны совершить задуманное», это «изложено талантливо, с любовью… как любовно русские писатели передают тщету усилий» (И.Игнатов, Р. Вед., 5 окт.).

Антон Крайний [З.Н.Гиппиус] — «Предмет десятой необходимости» (Утро Рос., 17 сент.). «Подешевела неосязаемая работа мысли и духа» — искусство. «Живет одна чистая публицистика. И то плохо, кое-как».

Д.Мережковский — «Не святая Русь (Религия Горького)» (Р. Сл., 11 сент.). «За Толстым никого или Горький. По сравнению с теми, великими, Горький мал… Но они кончают, а он начинает. Они — настоящее и прошлое, а он — будущее. Откуда идет Россия, можно судить по ним, а куда — по Горькому», он — первый и единственный сейчас представитель возникающей русской демократии. «Детство» — «одна из лучших, одна из вечных русских книг». Бабушка — «святая Русь». Дедушка — «не святая Русь». «По нашему, по Толстому и Достоевскому,— «смирение», «терпение», «неделание», а по Горькому — возмущение, делание… В этом Россия грешная святее святой… Да, не в «святую», смиренную, рабскую, а в грешную, возмущающуюся, освобождающуюся Россию верит Горький… Вот этою-то верой делает он, «безбожник», Божье дело, ею-то и близок нам, ближе Толстого и Достоевского. Тут мы уже не с ними, а с Горьким».
В.Г.Короленко писал 20 сентября об этой статье: «…Я теперь редко читаю Мережковского. Когда-то давно он мне казался интересным и искренним, но после я разглядел: искусственность и непрестанные выверты… Игра словами… Он Горького рассматривает, как настоящего «человека из народа». Это неверно: Горький вырос и определился в интеллигентно радикальной среде» (Письма к П.С.Ивановской. М., 1930, с. 207).

Редакция «Летописи» сообщает, что поэма В.Маяковского «Война и мир» (III ч.), стихотворение Ив.Бунина «Архистратиг» и другие не могли быть напечатаны в № 9 по независящим от редакции обстоятельствам.

Ф.Крюков — «В углу (Летние впечатления)» (Р. Зап., № 9). Жизнь донской станицы, «этнографический винегрет», по определению автора (напечатано с цензурными изъятиями).

С.Есенин — «Стихотворения» («За темной прядью перелесиц…», «Корова», «Устал я жить в родном краю…») (Сев. Зап., № 9).

Вяч.Иванов — «Мой дом. Мистический цикл» (Р. Мысль, № 9).

М.Горький — «Воспоминания”: «Вечер у Шамова» и «Вечер у Панашкина» (Киев. Мысль, 2, 28 сент.).

22…24 сентября Б.Л.Пастернак пишет С.П.Боброву: «Свист Центрифуги действительно оглушителен. Более всего меня радует, что Центрифуга уже и сейчас издательство серьезное, солидное, перворазрядное и передовое, и обещает преуспеть в этих отношениях еще и больше» (Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996, с. 239).

25 сентября Иванов-Разумник пишет М.К.Лемке: «Патриоты на службе Союза Городов и социалисты в Земском Союзе, освобожденные от военщины и тепло пристроившиеся, литераторы — о победе взывающие и дома сидящие — все это омерзело мне с начала войны. В будущее народа русского крепко верю… но тем менее могу принимать какое бы то ни было участие в этой не народной, а купеческой войне, в одном ряду с обезумевшими социалистами-патриотами» (ЛН, т. 92, кн. 2, с. 402).