Первая мировая война и русская литература

Аполлон Григорьев — «Стихотворения». Собрал и примечаниями снабдил Александр Блок. М., изд. К.Ф.Некрасова, 1916, тираж — 1500 (Со статьей Блока «Судьба Аполлона Григорьева»).
«Высокая честь поднять Григорьева из гроба», не давшаяся Н.Н.Страхову, принадлежит новому поколению в лице редактора издания В.Ф.Садовника (В.Ветлугин [В.В.Розанов], «Колокол», 1916, 26 февр.). Выпускать такие книги — значит «полоть гряды российской критики, заросшие лебедой и всякими отравами, и пустомельством» (В.Розанов, Н. Вр., 23 апр.). Книга воскрешает яркую личность «последнего романтика», но Григорьев — «не поэт», не художник. Интересную статью Блока портит излишне полемический тон и поверхностное сравнение идей А.Григорьева с идеями В.Розанова (Ю.Айхенвальд, «Речь», 16 ноября). Предисловие-биография начертаны «уж слишком импрессионистически», и основные мысли А.Блока «остаются неясными». Ап.Григорьев — «вовсе не поэт», а типичный критик; ему не хватало «силы самосредоточения» (П.Перцов, «Поэзия критика», Н. Вр., прилож., 12 дек.). Книга, «составленная со всею тщательностью ученого аппарата», «все-таки главным образом» — вызов Блока инакомыслящим, при этом весь подход к творчеству Григорьева «насквозь пропитан отрешением от только эстетических критериев», стремлением совместить «Шекспира» и «сапоги», завершив «столетний спор русского разума» (В.Пяст, «Поэт о критике», «День», 1916, 14 янв.). «Чрезвычайно интересная вступительная статья Блока… написана очень лично и представляет чрезвычайно ценный документ не только для характеристики творчества и мировоззрения Ап.Григорьева, но также как изложение взглядов самого автора статьи» (В.Жирмунский, Сев. Зап., 1916, № 2). В статье нет «никакой объективности», только «торопливая злоба» и «легкомысленный суд на современниками Григорьева и своими собственными»; «подлинный, исторический Ап.Григорьев был смутен, слаб, недоделан», «никакой «травли» на него не было» — здесь Блок «прихватывает В.Розанова». «Не Белинские и Чернышевские требовали… волевого выбора пути», а жизнь и история. Григорьев не пошел «на выбор и на жертвы» и погиб. «Будем ждать», что Блок «убежит от «соблазнительной» судьбы Ап.Григорьева» (З.Гиппиус, альм. «Огни», Пг., 1916). «Руководящая статья» Блока, «как слишком субъективная, вообще не подлежит серьезной историко-литературной оценке», в выборе фактов в ней царит «лирический беспорядок», но она характеризует «взгляды и психологию самого пишущего»; его рассказ «не лишен яркости и колоритности, но выпады… против русской интеллигенции являются совершенно неуместными, а задорно полемический тон… производит неприятное впечатление» (И.Н.Розанов, Гол. Мин. 1916, № 5–6). Редакторская работа Блока была «нелегка и заслуживает признательности… Лирика Григорьева теперь перед нами». «Безобразный привесок полемических, азартных выпадов портит отчасти» вступительную статью, «верно и местами красиво» определяющую черты «исключительно неустроенной… натуры Григорьева» (Ч.В. [В.Е.Чешихин-Ветринский], Вест. Евр., 1916, № 1). «Едва ли не самое замечательное явление в области литературной прошлого года»: тщательная подготовка текста, «хороший, на совесть, комментарий», «дельная вступительная статья» о «последнем романтике» (В.Княжнин, Р. Мысль, 1916, № 5).
5 декабря З.Н.Гиппиус писала Блоку: «Мы — в самом деле сегодняшние Аполлоны Григорьевы, и сегодня не можем сплошь отрицать Белинского и Чернышевского в их абсолютной, в истории переломленной, в личности отраженной, правде» («Блоковский сборник». IV. Тарту, 1980, с. 200).

Н.Н.Евреинов — «Театр для себя», часть 1. Рисунки Н.И.Кульбина. Пг., изд. Н.И.Бутковской, 1915, тираж — 1920.
По существу, «мало прибавляет к предыдущему opus'у автора «Театр как таковой». Перед нами развивают мысли о «театрократии"… о жизни как о сплошном спектакле» (Ю.Айхенвальд, Утро Рос., 5 дек.). «В наши дни театр занял исключительное положение среди других искусств». По Евреинову, этот напряженный интерес к театру — «есть только частное проявление общей метафизической воли к театру». «Стремление человечества к истине и правде оказывается пустым недоразумением»: «человеку нужна не истина, а театр» (А.Е. [А.М. и Е.И.] Редько, «Откровения о жизни и театре», Р. Зап., 1916, № 3). Автор «выключил театр из области не только литературных, нравственных и социологических оценок… но и определений эстетических». Хочется спросить этого «талантливого российского гасконца»: «Не упразднен ли «театром для себя"… с таким трудом обретенный «театр как таковой"?» (А.Левинсон, Сев. Зап., 1916, № 3). «Крикливая, вздорно-притязательная, невежественная книжка» Евреинова «сокрушает слишком узкие для него рамки самого понятия о театре…» Цель его — «нашуметь, нагреметь, бросить пыль в глаза, одурачить, кого можно» (Л.Гуревич, «Речь», 1916, 6 июня).

М.Кузмин — «Венецианские безумцы. Комедия». Рисунки С.Судейкина. М., изд. А.М.Кожебаткина и В.В.Блинова, 1915, тираж — 555; «Тихий страж». Роман. Собр. соч., т. 7. Пг., изд. М.И.Семенова, тираж — 3100.
«Рисунки г. Судейкина прекрасны, а комедии г. Кузмина, по совести говоря, могло бы и не быть» (В.Ходасевич, Р. Вед., 4 ноября).

Б.Садовской — «Полдень. Собрание стихов. 1905–1914». Пг., «Лукоморье», 1915, тираж — 1200.
Б.Садовской пишет «под Брюсова», несмотря на недавний антибрюсовский памфлет. Поэт в нем «безвременно погиб от симбиоза» со стилизатором и критиком, «враждебным всему новому» (В.Пяст, «День», 4 дек.). Сборник подводит итог десятилетней поэтической работе; в нем «нет попыток сказать новое и по-новому, поэтическая традиция — его надежная крепость» (Вл.Ходасевич, «О новых стихах», Утро Рос., 1916, 30 янв.). «Вся поэзия Б.Садовского представляется нам именно этим самоваром [«Страшно жить без самовара…»], близ пара которого любит греться душа, испуганная и замерзающая в холодных дыханиях небытия» (К.Липскеров, Р. Вед., 1916, 10 авг.). Собрание почти всего, написанного Садовским выглядит «прилично и неинтересно». Его принято считать модернистом, но «мы видим старательного подражателя Полонского, Грекова, Щербины — и отчасти Фета» (Г.Иванов, «О новых стихах», Апол., 1916, № 6–7). Садовской поет свои «чисто-лирические песни», не стремясь «к новым формам для чувства и мысли», «лишен мистических прозрений, запредельных взлетов… Отношение его к смерти узко, одногранно, слишком и только человечно» («Нива», ежемес. прилож., 1916, № 5, Б-фия).

«Слово». Сб. пятый. М., Кн-во писателей, 1915, тираж — 5200 (2-е изд. в 1916 г. — 2500). Был задержан цензурой и в продажу поступил лишь в декабре (Ив.Бунин «Господин из Сан-Франциско», Б.Зайцев «Маша», И.Сургучев «Мельница» [1-я ч.], Н.Тимковский «Неугасимая», К.Тренев «По тихой воде», Ив.Шмелев «На большой дороге»).
25 ноября Горький писал Е.П.Пешковой: «В V сборнике «Слова» никакой литературы, кроме Бунина,— нет. Сургучев катает под Ивана Алексеевича и под Леонида Андреева. Не хорошо. Тему он испортил, что жаль. Все-таки он — талантлив, но лентяй и неряха» (Арх. Горького, т. IX, с. 175).
Критика отвела первое место рассказу Бунина: «Коротенький его рассказ вылит в такую совершенную художественную форму, исполнен такой силы и значительности, такой яркой насыщенности в каждом слове, что и ударяет по сердцу, и вызывает вместе с тем очарование той красотой, какую может создать лишь истинный мастер» (И.Джонсон [И.В.Иванов], Утро Рос., 28 ноября). Образ «Господина из Сан-Франциско» превращается в символический. «Это — представитель той равнодушной деловой Америки, которая, наживаясь на европейской войне, исполняет заказы обеих воюющих сторон… А этот гранд-пароход… разве… не символ… европейского общества, которое беззаботно увлекалось танго, идя навстречу страшнейшей из войн» (Л.Козловский, Киев. Мысль, 20 ноября). «В новом, весьма удачном» рассказе Бунина изображен «не человек, а единица социальных отношений». Зайцев изображает жизнь двух обездоленных женщин и дальше этого не идет. Шмелев «рисует не радости, принесенные войной человеку, нашедшему в ней свое временное призвание, а безысходное горе, разлитое ею по родине» ([А.М.Редько], Р. Зап., № 12, Б-фия). Бунин «нашел форму объективного повествования, где каждая деталь важна и ярка», в его рассказе «сильно и ярко сопоставлена спокойная пошлость шаблонного повествования со всесокрушающей важностью внезапно надвинувшейся смерти». Шмелев и Тренев дают «отзвуки войны в тылу, беглые свидетельства о тоске потерь» (И.Игнатов, Р. Вед., 2 дек.). В «Господине из Сан-Франциско», «всего двадцать семь страничек, но кажется, в каждом слове особая сила и напряженность… Это человек настоящего и будущего, образ и прообраз, сила человека и его полное разрушение» (А.Ожигов [Н.П.Ашешов], Совр. Сл., 25 ноября; его же, Совр. Мир, № 12). Корабль Бунина «кажется символом человечества, одновременно сильного и жалкого, гордого и ничтожного, одинаково исполненного несчастья и вины, преступления и наказания». Однако не в сюжете, а «в этих долгих желанно-тяжелых, как спелые колосья, фразах» — сила бунинского рассказа (Ю.Айхенвальд, «Речь», 3 дек.). В сборниках «Слова" «почти исключительно помещаются произведения таких представителей нового реализма» как И.Бунин, И.Шмелев, Б.Зайцев, А.Н.Толстой и др.». В рассказе Бунина «весь наш социальный строй, вся наша культура нашла… изумительно сжатое и сильное отражение» (Ад.Б. [А.П.Пинкевич], Лет., 1916, № 1). «Проблема «нового реализма» и его отношений к «старому», правильный учет приобретений модернизма» не разрешены еще ни в критике, ни в делах молодой литературы. Эта недоконченность сказалась и в сборнике. Зайцев пишет в «мягко-грустных тонах с обычной примеренно-покорной житейской философией». Бунин снова ставит вопрос Руссо: «Куда ведет нас цивилизация?» (А.Гизетти, Еж. Журн., 1916, № 2). «Маша» Б.Зайцева «пленяет чарующей меланхолией», «редким умением показать внутренний мир души путем изображения внешнего предметного мира». «В отличие от мягких полутонов повествования Б.Зайцева, рассказ Ив.Бунина… кажется жестоким и мужественно-суровым… За ним чувствуется художник, смело и открыто вглядывающийся в трагические контрасты жизни…», изображающий «ту индивидуальную силу, которая влечет человека к механической культуре» (А.Гвоздев, Сев. Зап., 1916, № 2). Книгоиздательство писателей в Москве — «настоящий оазис в современной книжной пустыне», но и его последние издания отражают общую тенденцию литературы к оскудению и обнаруживают меньшую требовательность в выборе материала (повесть Сургучева, «перегруженная реализмом»). Зайцев изображает «какие-то отбросы человечества». «Тема нового мастерского рассказа Бунина — общечеловеческая, вечная, а трактовка ее широкая и современная. Более чем когда-либо здесь Бунин в своем отчетливом, сжатом реализме возвышается до символики». «Живые злободневные очерки» Тренева и Шмелева «не являются той отстоявшейся литературой, которая желательна для сборника» (Е.Колтоновская, «Сон или умирание», Р. Мысль, 1916, № 3). «Господин из Сан-Франциско» — самое сильное произведение этого художника и всей русской литературы за последние 10 лет; оно заставляет искать аналогии с Толстым: «социальная несправедливость проявляется нравственной тупостью, а нравственная тупость ведет с неизбежностью к бессмысленной гибели арелигиозного существования,— характерная для толстовского миропонимания схема…» В отличие от Толстого, в обрисовке бунинского героя отсутствует конкретность (А.Дерман, «Победа художника», Р. Мысль, 1916, № 5). «Будь живы Златовратский и Засодимский… они тоже похвалили бы» этот сборник, так как «молодые таланты целиком вернулись к ним, старикам, и их методам» (А.Измайлов, Бирж. Вед., 7 дек.).

С ноября журнал «Новая жизнь» преобразован в литературно-общественный альманах, сохраняя, как сообщила редакция, «прежнее прогрессивное, внепартийное (хочется подчеркнуть: антипартийное) направление». В ноябрьском номере помещены произведения Л.Андреева, К.Бальмонта, И.Касаткина, С.Подъячева, Ф.Сологуба и других.

Н.Пунин — «Три художника. Рисунки Бориса Григорьева. Сапунов. Последние произведения Н.Крымова» (Апол., № 8–9, окт.–ноябрь). Талант Григорьева — «неожиданный и веселый», это «подлинный яркий рисовальщик». Сапунов — «русский эстет» с «самоуверенностью дикого гения». Крымов «в корнях своей живописи… реалист», хотя картины его похожи на сновидения, в них есть что-то вялое, медленное и сонное.

Ал.Бенуа — «Направление русской архитектуры», «Продолжение спора об архитектуре» («Речь», 20, 27 ноября). «Этнографические упражнения» в «чисто-русском стиле» уступают под напором классицизма («Мир искусства», М.В.Желтовский, И.Э.Грабарь). Призывает «учиться говорить на мировом языке».

И.Игнатов — «Философские окопы» («Речь», 17 ноября). Критический отзыв о докладе Л.Шестова на заседании Психологического общества, в котором были осмеяны разум и философские притязания осмыслить историю.

Д.Философов — «Принцесса Брамбилла» («Речь», 2 ноября). Наступила третья волна увлечения Гофманом в России, на этот раз его театром и через него «комедией дель арте» (В.Э.Мейерхольд). «Откуда эта старческая любовь к реставрации? … Сколько тут ненужной претензии, ложной эрудиции… Если уж выбирать, то, право, Маяковский лучше, моложе, культурнее, нежели эти Фирсы».

Е.Колтоновская в статье об «Ежемесячном журнале» В.С.Миролюбова подчеркивает, что именно такой журнал нужен пробуждающейся деревне: он совмещает в себе газету и книгу, его научно-популярный отдел представляет собой «целую энциклопедию знаний» («Речь», 16 ноября).

В «Журнале журналов» (№ 29) помещена анкета «Должны ли молчать поэты». А.И.Куприн: «Чтобы описать войну, поэту недостаточно видеть из своего окна — соседний брандмауэр…» Теффи: Пусть не молчат, «если могут сказать что-нибудь». А.Н.Будищев: «Пусть поэты пишут о том, о чем им хочется писать… по команде хорошо только стрелять залпами». Е.А.Колтоновская: В «пламенной статье Андреева" «больше патриотизма, чем любви к искусству». Н.Н.Кульбин: «Голос каждого поэта… чрезвычайно важен в настоящее время в великом общем деле». И.Н.Потапенко: «Следует предпочесть, чтобы «обязательные постановления» ограничились мукой, сахаром и дровами и оставили в покое литературу». Игорь Северянин: «Нет, поэты не должны молчать в дни войны. Поэты никогда не должны молчать». А.М.Ремизов: «Говорить поэту «молчи», и наоборот «не молчи, а пиши» — занятие пустое… Дело писания — дело совсем не лошадиное, и ни «тпру» и ни «но» тут ни к чему». Т.Л.Щепкина-Куперник: «У этой войны будет свой Толстой… но это будет много лет спустя». Петр Пильский: Поэтам не нужно ни «запрещения г-жи Гиппиус», ни «Андреевского разрешения», так как они не «ротные песенники».

С.Есенин — «Гой ты, Русь моя родная!», «Не с буйным ветром…» (Бирж. Вед., 14, 22 ноября).

М.Кузмин — «Прямой путь» («Быть может, все гораздо проще, Действительнее там, в боях…») (Бирж. Вед., 11 ноября).

Ф.Сологуб — «От кладбищенских ворот…» (Бирж. Вед., 14 ноября); «Проснусь я и думаю снова…» (Р. Мысль, № 11).

А.Блок — «О, презирать я вас не в силах…», «Современнику» («Да, так диктует вдохновенье…»), «Случайному» («Ты мне явился, темнокудрый…») (Бирж. Вед., 1, 8, 21 ноября).

Ал.Н.Толстой — «Спасенный» (Р. Вед., 15, 29 ноября).

М.Горький — «В людях» (Р. Сл., 1, 8, 15, 29 ноября), с редакционной сноской: полностью будет опубликована в журнале «Летопись» в 1916 году.